Статья наших товарищей-анархистов к юбилею замечательного революционера и мыслителя.
Могу ли равнодушно видетьПорабощённых земляков?Нет, нет! Мой жребий: ненавидетьРавно тиранов и рабов!(К.Ф. Рылеев)
30-го мая анархисты и другие крайне левые отмечают 200 лет со дня рождения Михаила Александровича Бакунина. Та череда революций, времена «героического периода анархизма», давно в прошлом – но идет новая эпоха войн и революций. Вот и нашу страну не обошел ураган истории. Снова пришла в нашу жизнь настоящая война, и – как один из ее возможных результатов – настоящая революция. Мировой кризис, словно сумасшедший с бомбой, наводит страх на капиталистический мир. Никто не знает, куда он швырнет эту бомбу, чтобы прогремел социальный взрыв. Закончится ли эта империалистическая драка такой же пролетарской революцией как Первая мировая, или мы не воспользуемся возможностью перестроить общество на справедливых началах и упустим этот шанс, а социальная революция начнется через какое-то время в другом уголке мира – зависит не только от течения обстоятельств, но и от нас самих. Итак, чем же идейное наследие «апостола разрушения» как человека,
заложившего основы революционного анархизма, полезно для нас в начале
21-го века и как его можно применить к проблемам современности?
«Из того, что наступившие дни далеки от лучезарных и преисполненных песен, можно ли делать вывод, что сама идея социальной революции устарела? Вовсе нет. Что касается нас, мы убеждены, что она, напротив, остается единственной перспективой истинно человеческого общества. И это так, вопреки разного рода сомневающимся, обскурантистам и оболванивателям, и это так, невзирая на моду и «look» (личину), на липовых социалистов и марксистско-ленинские преступления; и это так, несмотря на ренегатов своего класса, на пресыщенных и аполитичных, тех, кому на все наплевать и кто надеется выжить, оставаясь в стороне от социальной войны. Но что привело к повторявшимся извращениям и поражениям революционного идеала, его дискредитации и «в целом отрицательному» итогу, который почувствовала на себе, к несчастью, значительная часть населения планеты? Обоснованный ответ потребовал бы долгого и тщательного изучения целого ряда факторов и различных влияний. Мы надеемся в дальнейшем предпринять подобное исследование; в данный момент удовлетворимся кратким изложением некоторых его элементов» ( Александр Скирда, «Индивидуальная автономия и коллективная сила» ).
1) О расхождениях бакунинцев с марксистами
По меткому замечанию аргентинского теоретика анархизма Э. Лопеса Аранго,
как антиавторитарный, так и авторитарный социализм сложились на основе
различных ответов - не на вопрос о том, почему существует эксплуатация, а
на вопрос о том, как покончить с такой общественной системой. Реакция
Луи-Наполеона свирепствовует во Франции; черное рабство все еще
распространено в Соединенных Штатах; в царской империи рабство русских
«белых негров» будет упразднено только в 1861 году; быстрым темпом
развивается механизация в индустрии, а вместе с ней заводская каторга; в
искусстве господствует самый плоский академизм, а среди наиболее
передовых социальных доктрин преобладают клерикализм и государственный
социализм. Короче говоря, горизонт более чем тускл. Именно тогда на
европейскую революционную сцену ворвался тот, кого прозвали «демоном
бунта», тот, кому было суждено произвести переворот в умах своего
времени: Михаил Бакунин. Участник баррикадных боев 1848-го, трижды
приговоренный к смертной казни и затем помилованный, он провел восемь
лет в тюремных стенах. В 1861 г. ему удалось бежать из сибирской ссылки.
Ни в малейшей мере не сломленный длительным заключением, он ринулся
очертя голову в революционную борьбу. После безуспешной попытки
проникнуть в Польшу для оказания помощи местным повстанцам Бакунин в
1864 г. остановился в Лондоне. Там он встретился с Марксом, по просьбе
последнего, который предложил ему присоединиться к рождавшемуся
Интернационалу. Встреча получилась дружеская, Маркс оправдывался за
клевету по отношению к своему собеседнику. Впрочем, вскоре он написал
Энгельсу, что русский беглец «ему очень понравился, я его нашел в целом
лучше чем когда-то, это один из тех редких людей, встретив которого
шестнадцать лет спустя, я вижу, что он двигался вперед, а не назад».
Ничто еще не предвещало той потрясающей борьбы, в которой они вскоре
будут противостоять друг другу. О том, как Бакунин шел к тем идеям,
которые мы разбираем в этой статье, можно написать целое отдельное
исследование, однако мы просто оставим ссылку на него - http://www.aitrus.info/node/3953
- и перейдем к сути дела. И марксизм, и бакунизм возникли в середине
19-го века. Социал-демократы напоминали средневековых крестьян,
веривших, что можно посадить на трон хорошего короля, который будет
править в интересах народа. Наиболее радикальные из них рассчитывали,
что хорошая власть, построив коммунизм, самоустранится за ненадобностью.
То есть когда-нибудь на земле наступит коммунизм, при котором не будет
государства и классов, все будут равны и счастливы. Но пока, чтобы его
построить, вы – простые, неграмотные, несведущие люди - должны ишачить,
ишачить и ишачить, а мы – самые сознательные и образованные - будем вами
управлять, чтобы вы ишачили правильно, а кто будет рыпаться, того мы
железной рукой загоним к счастью, которого он, дурак, не понимает. Кроме
того, сразу вспоминается старая карикатура, на которой чиновник говорит
посетителю: «Я же вам говорю: "Приходите завтра", а вы все время
приходите сегодня!» Как только завтра превращается в сегодня, движение
общества непосредственно в сторону коммунизма переносится на новое
завтра. Бакунисты были бОльшими реалистами и прекрасно понимали, что бытие
определяет сознание, и что власть развращает, а потому любой, самый
хороший человек, дорвавшись до власти, постепенно начнет делать то же
самое, что и его предшественник. В одном из постановлений
федералистского (бакунистского) Интернационала (Сент-Имье, 1872 г.)
напрямую утверждалось, что целью революционного рабочего движения должно
быть немедленное разрушение «политической власти», на смену которой,
без каких-либо переходных этапов, должна была придти федерация
«профессиональных организаций и автономных коммун».
2) О взглядах на капиталистический прогресс
Маркс считал, что капитализм не только создает материально-техническую
базу для социализма, но и рабочие, избавившиеся от докапиталистических
общинных традиций, «переварившиеся в фабричном котле», более
революционны, нежели их предшественники (и марксисты, и анархисты понимают под социализмом общество без
противоположности между умственным и физическим, управляющим и
управляемым трудом, городом и селом, а под индустрией здесь и далее
понимается не только тяжелая промышленность, но и вообще производство
ради прибыли). Марксистам казалось, что
прогресс капитализма автоматически ведет к прогрессу пролетарской
революционности, к росту дисциплинированности, организованности и
радикальности пролетариата, и когда-нибудь столь же автоматически
приведет к победе социалистической революции (кто попробует доказать,
что нашим нынешним пролетариям подняться на свою революцию менее сложно,
чем их собратьям по классу в начале прошлого века, получит от нас
коллекционное издание киношедевра Светланы Басковой в качестве приза). С
тем же успехом можно было бы сказать, что потомственные рабы, мечты
которых ограничивались лишь более добрым рабовладельцем, который
нормально кормит и не бьет просто так, потому что рабство казалось им
чем-то вечным и неизменным, были более революционны, чем повстанцы
Спартака, большую часть жизни бывшие свободными и потому боровшиеся за
то, чтобы рабства вообще не было. Бакунин даже в разгар борьбы с Марксом признавал заслугу последнего
именно в том, что тот создал материалистическое понимание истории, и сам
стал сторонником исторического материализма именно под его бесспорным
влиянием, однако заметил, что капиталистический прогресс хоть и ведет к
развитию науки и техники, но одновременно порождает и духовный регресс,
разобщая и разлагая пролетариат. Действительно, крестьяне и ремесленники сохраняли
контроль над трудовым процессом и легко могли представить себе подобный
контроль непосредственных производителей на новой технологической
основе, созданной промышленной революцией - стоило лишь производителям
объединиться и отнять машины и фабрики у паразитов-эксплуататоров.
Помещик отнимал у них результаты труда, но не сам контроль над трудовым
процессом. Они видели становление новых (индустриальных) порядков,
видели гибель старых феодальных, а потому им несложно было представить и
третий вариант, принципиально отличающийся и от первого, и от второго.
Они были привычны к коллективному труду и принятию решений в сельской
общине или ремесленном цеху, к коллективистской взаимопомощи и
коллективной борьбе – в отличие от людей индустриального общества, всю
жизнь проживших по принципу «я начальник, ты дурак», а потому являющихся
толпой одиночек, не имеющих классового сознания, не способных
выработать свою классовую идеологию и вынужденных лишь поддерживать ту
или иную группировку буржуазии. «Когда народу приходится подавать голоса за всяких пройдох, добивающихся
чести быть его представителями и претендующих на то, что они всё знают,
всё сделают и всё устроят, он, конечно, делает ошибку за ошибкою. Но
когда ему приходится организовать то, что он знает и что его
непосредственно касается, он исполняет это лучше всяких чиновников.
Разве мы не видели этого во время Парижской Коммуны или во время
недавней лондонской стачки в доках? И не видим ли мы того же самого
ежедневно в каждой крестьянской общине?», - приводил иллюстрацию на этот
счет Кропоткин в своей работе «Хлеб и воля», продолжая мысли Бакунина. Чем больше объективных предпосылок для
победы социальной революции создал капитализм, тем сложнее эту революцию
начать – а когда и можно начать, то лишь в разрыве пролетарских масс с
ним и формируемой им логикой покорного «винтика». Так что не из
капитализма вырастает социализм, а из сопротивления ему – хотя он и
создает для социализма материальную базу (подобно раковой опухоли,
которая, хоть и пожирает организм, но и может выделять какой-то
полезный фермент). Капитализм является прогрессом лишь в том смысле, что он исторически
сменяет доиндустриальные общества – но по этой логике прогрессом будет и
гибель цивилизации в результате войн или экологических катастроф, к
которой рано или поздно приведет капитализм, пожрав в погоне за прибылью
все природные ресурсы и загрязнив всё, что можно загрязнить, если его
не свергнуть.
«Когда ты пытаешься просто людям объяснить, что власти нет, а есть ты - сам и управляй собой, то они говорят, а где гуманитарка? а почему нас не кормят? Махно было легко, потому что на тот момент большинство народа были автономны.... Сейчас, если ты стоишь в поселке и говоришь, что вы свободны, а они тебе говорят: а где пенсия?! а где пособия?! Они разучились жить самостоятельно!», - рассказывает по этому поводу анархист из Луганска (http://avtonom.org/freenews/lugansk-moya-bol).
Марксисты не понимали, что известные им революционные рабочие были революционными и думающими не потому, что были рабочими капиталистической промышленности, а потому, что еще не успели окончательно стать таковыми. Впрочем, справедливости ради, следует признать, что сам Маркс признавал, что той же российской революции, благодаря хорошо сохранившемуся на тот момент общинному коллективизму, не обязательно идти к социализму через развитие капитализма, поскольку технологии и промышленность, созданные в одних странах, могут быть использованы всей планетой:
"Задачей «Коммунистического манифеста» было провозгласить неизбежно предстоящую гибель современной буржуазной собственности. Но рядом с быстро развивающейся капиталистической горячкой и только теперь образующейся буржуазной земельной собственностью мы находим в России больше половины земли в общинном владении крестьян. Спрашивается теперь: может ли русская община * - эта, правда, сильно уже разрушенная форма первобытного общего владения землёй – непосредственно перейти в высшую, коммунистическую форму общего владения? Или, напротив, она должна пережить сначала тот же процесс разложения, который присущ историческому развитию Запада?
Единственно возможный в настоящее время ответ на этот вопрос заключается в следующем. Если русская революция послужит сигналом пролетарской революции на Западе, так что обе они дополнят друг друга, то современная русская общинная собственность на землю может явиться исходным пунктом коммунистического развития", - писал он в 1882 г. Да и вообще, его отношение к индустриальному разделению труда не было совсем однозначным: считая капитализм прогрессивным явлением с точки зрения развития кооперации и общественного характера производства, он, в то же время, утверждал: «Техническое подчинение рабочего однообразному ходу средств труда (…) создает казарменную дисциплину, которая вырабатывается в совершенный фабричный режим...». Впрочем, последующее развитие марксизма ознаменовалось дальнейшим нарастанием индустриалистских и государственнических тенденций.
То, что ранний пролетариат куда более революционен, чем пролетариат сформировавшегося буржуазного общества, заметил и такой забытый революционер как большевик И.А. Теодорович. К сожалению, марксисты так и не поняли до конца важность этого факта, и не смогли сделать из него правильных выводов. Современные же их представители могут ответить на это лишь то, что в соответствии с нашей логикой первобытные люди были еще более революционны (и совсем не потому, что они идиоты – просто в доказательство их точки зрения вообще очень сложно найти рациональные доводы, но надо же ответить оппонентам хоть что-то). Бывают и утверждения, что пролетарские революции второй половины 19-го и начала 20-го века была вызваны именно развитием капитализма, ростом промышленности, городов и т.д. – но ведь до этого и пролетарского класса-то в этих странах как такового не было, поэтому бессмысленно и вести речь о «революционизирующем» действии на него индустриального прогресса. Иные пытаются искать революционость в пролетариате развитого капиталистического общества (естественно, делать это им приходится под лупой) – но лучше бы они этого не делали, поскольку приводимые ими аргументы больше похожи на анекдоты (так, по мнению некоторых марксистов, тот факт, что многие современные пролетарии не желают служить в армии или предпочитают играть в компьютерных стрелялках на стороне террористов, автоматически означает что они все являются уже почти социальными революционерами, только вот бороться за революцию им все время что-то мешает). На словах марксисты всей душой преданы социальной революции и никогда не упускают из виду эту перспективу, но как только речь заходит о сегодняшнем дне, они сразу же начинают из кожи вон лезть, чтобы придумать очередной предлог, почему за революцию рабочим следует бороться завтра, а еще лучше послезавтра, а сегодня нужно идти в кильватере буржуазной политики. По их мнению, раз капитализм ведет к социализму, то пролетариат должен лишь поддерживать капиталистов до тех пор, пока социализм не наступил, максимум – выдвинуть из своей среды меньшинство, которое под руководством своей диктатуры будет развивать капитализм лучше, чем сама буржуазия (кто скажет что не все марксисты являются таковыми – да, например многие знакомые самого автора под это описание не подпадают, однако марксистами их можно назвать скорее по историческим симпатиям, нежели по реальным взглядам).
По сути, между поздним общинником и ранним пролетарием нет четкой грани, это переходная стадия, представители которой революционизируют как общину, так и пролетариат. Вообще, сельский общинник борется с капитализмом не за ликвидацию общины, а, напротив, за ее сохранение. Патриархальная община наряду с полезными имеет много негативных черт, поэтому борьбу за возвращение к ней нельзя назвать революционной. Однако когда община уже разложена настолько, что возвращение к прошлому становится невозможным и, что самое важное, эта невозможность становится понятна самим общинникам, тогда они, не имея возможности (а часто и желания) возвращаться во «вчера» и не принимая «сегодня», могут начать борьбу за «завтра». Поэтому на стадии разложения общины крестьянин-общинник революционен. Это та самая ситуация, о которой Маркс писал в «Минифесте»: «Если они революционны, то постольку, поскольку им предстоит переход в ряды пролетариата, поскольку они защищают не свои настоящие, а свои будущие интересы, поскольку они покидают свою собственную точку зрения для того, чтобы встать на точку зрения пролетариата». Но несмотря на это, марксисты все равно очень любят обвинять анархистов в том, что якобы они выражают интересы мелкой буржуазии, которая взбесившись из-за страха быть разоренной развитием капитализма, хочет перескочить этот процесс и уничтожить капитализм сразу (если конечно вообще пытаются чем-то аргументировать свою позицию кроме истеричных вскриков «утописты!», «реакционеры!», «мелкобуржуазность!» и т.п., больше похожими на бульканье при макании мордой в чан с дерьмом). Но даже если предположить, что общинное крестьянство - то есть класс добуржуазного общества – можно отнести к мелкой буржуазии, возникает вопрос: зачем такой «мелкой буржуазии» вообще становиться на путь социальной революции? Ведь свержение капитализма и установление бесклассового общества - труднейшая задача мировой истории. Зачем это, когда можно было бы бороться лишь за более «гуманный», более «социально ориентированный» капитализм или просто защищать свою собственность без всякой политики? Сие есть тайна, покрытая мраком. Многие адепты Маркса и Ленина и вовсе доходят до того, что обвиняют нас не в том, что мы являемся наиболее решительными и непримиримыми противниками капитализма, а наоборот в том, что якобы одинаково отвергаем и насилие буржуазии против пролетариата, и наоборот. Подобные выводы делаются ими из-за понимания под государственной властью не аппарата господства эксплуататорского меньшинства над трудящимся большинством, а вообще всякой системы решения общественных дел. На самом деле, подобные обвинения применимы не к революционным анархистам (мы-то необходимость вооруженного насилия по отношению к врагам революции и с теоретических позиций всегда обосновывали, и на практике всегда осуществляли), а лишь к реформистам и пацифистам – но в сознании марксистов всё сливается воедино. Так что подобные суждения – история, достойная одного известного офицера в исполнении Сергея Пахомова.
Наконец, следует сказать пару слов о том, что анархисты якобы отвеграют всё то, что принес капиталистический прогресс и выступают за возврат в докапиталистическое аграрное общество. Прудон сформулировал свое кредо так: «Все мои экономические идеи, выработанные за двадцать пять лет, могут быть кратко выражены в следующих трех словах: сельскохозяйственная и индустриальная федерация; все мои политические взгляды сводятся к сходной формулировке: политическая федерация или децентрализация». Тем более нельзя обвинить в реакционности Бакунина, не только отталкивавшегося от наработок Прудона, но и ушедшим далеко вперед. Ни о каком уничтожении промышленности речь не идет – только лишь о соединении тех производительных сил и производственных навыков, которые дала капиталистическая индустрия, с общинной сплоченностью и солидарностью, поднимая ее на новый уровень и наполняя новым содержанием. Поэтому бакунисты и выступали как против возврата к докапиталистическому обществу, так и против развития капитализма под диктатурой пролетариата. Они были уже свободны от старой, феодальной ограниченности и еще свободны от новой, капиталистической ограниченности. Они не стремились вернуться к добуржуазной «идиллии». Капитализм в ту пору переживал бурный расцвет, и пролетарии стремились захватить в свои руки достижения капиталистического прогресса, техники и науки, чтобы использовать эти достижения согласно унаследованным от докапиталистических времен традициям коллективизма.
«Когда ты пытаешься просто людям объяснить, что власти нет, а есть ты - сам и управляй собой, то они говорят, а где гуманитарка? а почему нас не кормят? Махно было легко, потому что на тот момент большинство народа были автономны.... Сейчас, если ты стоишь в поселке и говоришь, что вы свободны, а они тебе говорят: а где пенсия?! а где пособия?! Они разучились жить самостоятельно!», - рассказывает по этому поводу анархист из Луганска (http://avtonom.org/freenews/lugansk-moya-bol).
Марксисты не понимали, что известные им революционные рабочие были революционными и думающими не потому, что были рабочими капиталистической промышленности, а потому, что еще не успели окончательно стать таковыми. Впрочем, справедливости ради, следует признать, что сам Маркс признавал, что той же российской революции, благодаря хорошо сохранившемуся на тот момент общинному коллективизму, не обязательно идти к социализму через развитие капитализма, поскольку технологии и промышленность, созданные в одних странах, могут быть использованы всей планетой:
"Задачей «Коммунистического манифеста» было провозгласить неизбежно предстоящую гибель современной буржуазной собственности. Но рядом с быстро развивающейся капиталистической горячкой и только теперь образующейся буржуазной земельной собственностью мы находим в России больше половины земли в общинном владении крестьян. Спрашивается теперь: может ли русская община * - эта, правда, сильно уже разрушенная форма первобытного общего владения землёй – непосредственно перейти в высшую, коммунистическую форму общего владения? Или, напротив, она должна пережить сначала тот же процесс разложения, который присущ историческому развитию Запада?
Единственно возможный в настоящее время ответ на этот вопрос заключается в следующем. Если русская революция послужит сигналом пролетарской революции на Западе, так что обе они дополнят друг друга, то современная русская общинная собственность на землю может явиться исходным пунктом коммунистического развития", - писал он в 1882 г. Да и вообще, его отношение к индустриальному разделению труда не было совсем однозначным: считая капитализм прогрессивным явлением с точки зрения развития кооперации и общественного характера производства, он, в то же время, утверждал: «Техническое подчинение рабочего однообразному ходу средств труда (…) создает казарменную дисциплину, которая вырабатывается в совершенный фабричный режим...». Впрочем, последующее развитие марксизма ознаменовалось дальнейшим нарастанием индустриалистских и государственнических тенденций.
То, что ранний пролетариат куда более революционен, чем пролетариат сформировавшегося буржуазного общества, заметил и такой забытый революционер как большевик И.А. Теодорович. К сожалению, марксисты так и не поняли до конца важность этого факта, и не смогли сделать из него правильных выводов. Современные же их представители могут ответить на это лишь то, что в соответствии с нашей логикой первобытные люди были еще более революционны (и совсем не потому, что они идиоты – просто в доказательство их точки зрения вообще очень сложно найти рациональные доводы, но надо же ответить оппонентам хоть что-то). Бывают и утверждения, что пролетарские революции второй половины 19-го и начала 20-го века была вызваны именно развитием капитализма, ростом промышленности, городов и т.д. – но ведь до этого и пролетарского класса-то в этих странах как такового не было, поэтому бессмысленно и вести речь о «революционизирующем» действии на него индустриального прогресса. Иные пытаются искать революционость в пролетариате развитого капиталистического общества (естественно, делать это им приходится под лупой) – но лучше бы они этого не делали, поскольку приводимые ими аргументы больше похожи на анекдоты (так, по мнению некоторых марксистов, тот факт, что многие современные пролетарии не желают служить в армии или предпочитают играть в компьютерных стрелялках на стороне террористов, автоматически означает что они все являются уже почти социальными революционерами, только вот бороться за революцию им все время что-то мешает). На словах марксисты всей душой преданы социальной революции и никогда не упускают из виду эту перспективу, но как только речь заходит о сегодняшнем дне, они сразу же начинают из кожи вон лезть, чтобы придумать очередной предлог, почему за революцию рабочим следует бороться завтра, а еще лучше послезавтра, а сегодня нужно идти в кильватере буржуазной политики. По их мнению, раз капитализм ведет к социализму, то пролетариат должен лишь поддерживать капиталистов до тех пор, пока социализм не наступил, максимум – выдвинуть из своей среды меньшинство, которое под руководством своей диктатуры будет развивать капитализм лучше, чем сама буржуазия (кто скажет что не все марксисты являются таковыми – да, например многие знакомые самого автора под это описание не подпадают, однако марксистами их можно назвать скорее по историческим симпатиям, нежели по реальным взглядам).
По сути, между поздним общинником и ранним пролетарием нет четкой грани, это переходная стадия, представители которой революционизируют как общину, так и пролетариат. Вообще, сельский общинник борется с капитализмом не за ликвидацию общины, а, напротив, за ее сохранение. Патриархальная община наряду с полезными имеет много негативных черт, поэтому борьбу за возвращение к ней нельзя назвать революционной. Однако когда община уже разложена настолько, что возвращение к прошлому становится невозможным и, что самое важное, эта невозможность становится понятна самим общинникам, тогда они, не имея возможности (а часто и желания) возвращаться во «вчера» и не принимая «сегодня», могут начать борьбу за «завтра». Поэтому на стадии разложения общины крестьянин-общинник революционен. Это та самая ситуация, о которой Маркс писал в «Минифесте»: «Если они революционны, то постольку, поскольку им предстоит переход в ряды пролетариата, поскольку они защищают не свои настоящие, а свои будущие интересы, поскольку они покидают свою собственную точку зрения для того, чтобы встать на точку зрения пролетариата». Но несмотря на это, марксисты все равно очень любят обвинять анархистов в том, что якобы они выражают интересы мелкой буржуазии, которая взбесившись из-за страха быть разоренной развитием капитализма, хочет перескочить этот процесс и уничтожить капитализм сразу (если конечно вообще пытаются чем-то аргументировать свою позицию кроме истеричных вскриков «утописты!», «реакционеры!», «мелкобуржуазность!» и т.п., больше похожими на бульканье при макании мордой в чан с дерьмом). Но даже если предположить, что общинное крестьянство - то есть класс добуржуазного общества – можно отнести к мелкой буржуазии, возникает вопрос: зачем такой «мелкой буржуазии» вообще становиться на путь социальной революции? Ведь свержение капитализма и установление бесклассового общества - труднейшая задача мировой истории. Зачем это, когда можно было бы бороться лишь за более «гуманный», более «социально ориентированный» капитализм или просто защищать свою собственность без всякой политики? Сие есть тайна, покрытая мраком. Многие адепты Маркса и Ленина и вовсе доходят до того, что обвиняют нас не в том, что мы являемся наиболее решительными и непримиримыми противниками капитализма, а наоборот в том, что якобы одинаково отвергаем и насилие буржуазии против пролетариата, и наоборот. Подобные выводы делаются ими из-за понимания под государственной властью не аппарата господства эксплуататорского меньшинства над трудящимся большинством, а вообще всякой системы решения общественных дел. На самом деле, подобные обвинения применимы не к революционным анархистам (мы-то необходимость вооруженного насилия по отношению к врагам революции и с теоретических позиций всегда обосновывали, и на практике всегда осуществляли), а лишь к реформистам и пацифистам – но в сознании марксистов всё сливается воедино. Так что подобные суждения – история, достойная одного известного офицера в исполнении Сергея Пахомова.
Наконец, следует сказать пару слов о том, что анархисты якобы отвеграют всё то, что принес капиталистический прогресс и выступают за возврат в докапиталистическое аграрное общество. Прудон сформулировал свое кредо так: «Все мои экономические идеи, выработанные за двадцать пять лет, могут быть кратко выражены в следующих трех словах: сельскохозяйственная и индустриальная федерация; все мои политические взгляды сводятся к сходной формулировке: политическая федерация или децентрализация». Тем более нельзя обвинить в реакционности Бакунина, не только отталкивавшегося от наработок Прудона, но и ушедшим далеко вперед. Ни о каком уничтожении промышленности речь не идет – только лишь о соединении тех производительных сил и производственных навыков, которые дала капиталистическая индустрия, с общинной сплоченностью и солидарностью, поднимая ее на новый уровень и наполняя новым содержанием. Поэтому бакунисты и выступали как против возврата к докапиталистическому обществу, так и против развития капитализма под диктатурой пролетариата. Они были уже свободны от старой, феодальной ограниченности и еще свободны от новой, капиталистической ограниченности. Они не стремились вернуться к добуржуазной «идиллии». Капитализм в ту пору переживал бурный расцвет, и пролетарии стремились захватить в свои руки достижения капиталистического прогресса, техники и науки, чтобы использовать эти достижения согласно унаследованным от докапиталистических времен традициям коллективизма.
 |
| Два мыслителя, последователи которых спорят друг с другом уже второй век |
3) Раскол в І Интернационале
Бакунин выступал против предложенной Марксом очередности: сначала - политическая революция, затем - социальная и экономическая. Он предостерегал авторитарных социалистов, что такой подход - попытка освободить «несознательных» трудящихся через создание «их» государства - даже против воли самих марксистов приведет к перерождению революции и установлению господства нового привилегированного класса - бюрократии и технократии. В таком режиме Бакунин видел попытку осуществить идею «государства ученых» (мнимых или действительных), которое понимает себя как «временную» диктатуру с целью «образовать и поднять народ как экономически, так и политически до такой степени, что всякое управление сделается... ненужным» и государство «упразднится». В действительности, предсказывал он, эта деспотическая власть будет лишь поддерживать сама себя. Хотя марксисты и бакунисты выступали совместно по ряду принципиальных вопросов, особенно в борьбе с прудонизмом (предшественниками современного «рыночного социализма») по вопросу об общественной собственности на средства производства на Базельском конгрессе Первого Интернационала 1869 г., но столкновение их точек зрения должно было рано или поздно взорвать его. В конце концов, Интернационал распался на марксистски–социал–демократическую часть, за революционной формой которой отсутствовало революционное содержание, и на пролетарско-революционную часть, представленную анархистами. «В эпоху, когда разгром Франции, избиение парижских пролетариев после Коммуны и военное торжество Немецкой Империи открыли период реакции, продолжающейся поныне, и когда Маркс со своими друзьями, с помощью подпольных интриг, захотел обратить всю деятельность рабочего Интернационала, созданного для прямой борьбы с капитализмом, в орудие парламентской агитации на пользу обуржуазившихся социалистов - "бывших людей" - тогда федеративный Интернационал, вдохновляемый Бакуниным, выступил единственным, в то время, оплотом против общеевропейской реакции», - писал об этом П.А. Кропоткин.
Вопреки традиционным марксистским представлениям, государство не
является нейтральным инструментом, оно не есть арена борьбы угнетенных и
правящих классов, но по самой своей природе осуществляет эксплуатацию и
угнетение. Государство -не бесплотный дух, стоящий на защите
общественных интересов, а вполне конкретные начальники, чиновники и
жандармы, сами являющиеся эксплуататорами и поработителями, и связанные
общностью интересов с другими эксплуататорами и поработителями, то есть с
частными капиталистами. Под сколь угодно сильным давлением пролетарских
масс эта эксплуататорская банда не может перестать быть сама собой.
Даже если она пойдет на какие-то уступки борющимся пролетариям, то
сделает это лишь с целью усыпить их боевой дух, вселить в них иллюзии,
после чего отнятие этих уступок будет лишь вопросом времени. Цель
коммунистического движения – не давление на буржуазное государство, а
его разрушение. Это вопрос выживания для революционной организации. Свойственные Марксу и Энгельсу прокапиталистические иллюзии, легализм и пацифизм привели к невнятно–умеренной политике международного товарищества рабочих, I Интернационала, что привело к его полному бессилию в качестве революционной организации, призванной бороться с капитализмом, отсутствию с его стороны реальной физической помощи сражавшимся и умиравшим парижским коммунарам. Забытый идеолог «всемирной рабочей революции» Ян Махайский писал по этому поводу: «Этот протест выражал, конечно, совсем не то, что о нем говорили его анархистские вожаки. Он не был выражением порицания той централизации, которую Маркс поставил в Интернационале на место единственно будто бы спасительного федерализма. Нет, это был протест против того, что централизм Интернационала не представлял собою никакого революционного содержания; протест возник не потому, что руководящий орган состоял из «якобинцев», готовящихся господствовать по низвержении современного строя, как утверждал Бакунин, а потому, что он не состоял из революционеров, из "коммунистов, представляющих на практике наиболее решительную, наиболее вперед идущую часть рабочих партий всех стран" ("Коммунистический манифест")». Впрочем, как верно отмечает один исследователь, Бакунин даже в разгар
взаимной ненависти имел достаточно благородства, чтобы признать заслуги
своего великого противника; Маркс и его единомышленики, увы, такого
благородства в тот момент не проявили. Так, в одном из своих сочинений Бакунин с глубоким убеждением говорит:
«Все господствующие в каком-либо обществе религии и системы морали
являются идеальным выражением его реальных, материальных свойств -
главным образом, его экономической организации; далее они выражают и его
политическую организацию, являющуюся в сущности, ничем иным, как
юридическим и принудительным освящением первой» - и называет Маркса
человеком, которому принадлежит заслуга открытия и доказательства этой
истины.
Через полвека после этих событий наследники Маркса и наследники Бакунина начнут стрелять друг в друга в ходе гражданской войны в России из-за расхождения по поводу того, стоит ли развивать капитализм под руководством диктатуры пролетарской партии, чтобы он эволюционировал в общество без классов и государства, или сразу уничтожить наемный труд вместе с государством. Вопрос о том, что было бы в случае победы наследников Бакунина и может
ли это повториться если они опять победят – рассмотрим ниже, а пока лишь
отметим, что прогноз Бакунина о том, что будет если установится
диктатура пролетарской партии полностью подтвердился – вчерашние
революционеры превратились в новых господ, заботящихся лишь об
укреплении и увековечивании своего положения (после того, как установили
свою власть и идеи социального равенства стали играть не в пользу новых
хозяев), и спустя всего 10 лет после революции отстранили от власти тех
своих товарищей, которые еще стремились к бескласовому и
бесгосударственному строю хотя бы в неопределенно далекой перспективе, а
еще через 10 лет уничтожили их… Вот почему для освобождения человечества необходим решительный разрыв со всеми основами существующего строя.
4) Что делать когда нет революционной ситуации
Бакунин не разработал систематической теории революции. Но можно
утверждать, что он подходил к ней в соответствии со своей концепцией
истории, которая позволяет считать его одним из основоположников
«негативной диалектики» - представления о возникновении нового не из
противоречий старого, а как отрицания логики старого. Согласно Бакунину,
«история представляется нам как революционное отрицание прошлого,
иногда медленное, апатичное, сонное, иногда страстное и мощное. Она
состоит именно в прогрессивном отрицании первобытной животности человека
посредством развития его человечности». В социальной революции,
свергающей капитализм и государство, он видел прежде всего, стихийный
бунтарский взрыв масс и спонтанную самоорганизацию снизу вверх. Со старым миром нужно рвать: рвать со всем худшим, выкидывая всё это на
свалку истории. Если предположить, что новое вырастает из старого, то
старое должно быть всячески поддерживаемо до тех пор, пока оно не
привело к появлению нового – а там и до отказа от нового недалеко. И так
мы в итоге радостно маршируем в мир, в котором сами будем охранять
собственные тюрьмы.
Возможно, метод «негативной диалектики» не идеален, зато он позволил
анархистам сохранить революционность даже в той ситуации, когда
марксистский капиталистический прогрессизм заставил европейскую
социал-демократию начисто интегрироваться в буржуазную систему, тем
самым лишив ее способности бороться против нее (кто обвиняет современных
«левых» фриков в том, что они борются за права геев – социал-демократия
второй половины 19-го века тоже этим активно занималась, и это не
аргумент в пользу такой деятельности, а наоборот против нее). Еще до
прихода в І Интернационал марксисты предлагали на пути к революции
широко использовать политические формы существующей буржуазной системы.
Последователи Маркса выступили за участие в парламентских выборах и
«давление» на буржуазию, поскольку «в интересах рабочих поддерживать
буржуазию в ее борьбе против всех реакционных элементов до тех пор, пока
она верна самой себе». Бакунисты же ориентировались на радикальные,
нелегальные методы борьбы – так, итальянский анархо-коммунист Эррико
Малатеста с ностальгией вспоминал, что в эпоху его бакунистской
молодости у каждого товарища был пистолет, запас пороха и план города,
где крестиками были обозначены места, удобные для строительства
баррикад. Бакунисты знали, что если революционная ситуация объективно
отсутствует, то ее назревание нельзя ускорить своими усилиями; с другой
стороны – даже если ее сейчас нет, это не повод отказываться от
революционного действия (сам получишь опыт на будущее, а товарищам дашь
пример и моральный ориентир). Кстати, в биографии Маркса Меринг писал,
что у Маркса и Бакунина были «точки соприкосновения», за что на Меринга в
своё время ополчилась германская социал-демократия в лице Каутского и
Ко, которая привыкла изображать Маркса «правильным мальчиком», а
Бакунина – негодяем; которая привыкла революционных марксистов называть
бакунистами, анархистами, а то и бланкистами.
5) На какой класс нам делать ставку в революции
Маркс писал, что революционным субъектом является пролетариат – все те, кто создают прибыль, продавая свою рабочую силу за средства к существованию. Стоимость рабочей силы – прожиточный минимум, поэтому пролетарии – это та часть трудящихся, независимо от рода занятий, доходы которых колеблются в среднем около прожиточного минимума (то есть те, кто ничего не имеет кроме своей способности к труду). Нельзя назвать верным то мнение, будто Маркс относил к пролетариату только промышленных рабочих, или – в первую очередь промышленных рабочих. Это – ложь оппортунистов II Интернационала (Каутский и Ко), а затем – СССРовских оппортунистов, начиная со Сталина. В то же время, Бакунин, называвший крестьянин «инстинктивным революционером», верно подметил, что среди имеющих постоянную работу взрослых рабочих в развитых капстранах немало рабочей аристократии (хотя бакунисты были представлены не только из пролетариями, но и разоряемыми наступающим капитализмом ремесленниками и крестьянами, граница которых с пролетариатом фактически была прозрачной, но сейчас это уже не играет роли, поскольку анархическое движение сейчас активно в основном в крупных городах высоко- и среднеразвитых стран). Это его наблюдение особенно актуально в наше время, когда во всех развитых странах идет деиндустриализация (под ней понимается не отмирание индустриального общества, т.е. общества, основанного на наемном труде, а снижение доли промышленности в экономике и рост сферы услуг). Чтобы устроиться на крупное промышленное предприятие, сейчас зачастую нужен блат (там обычно и зарплаты повыше, и социальные гарантии есть, и рабочий день 8-часовой), но много ли кто устраивается по блату грузчиком или продавцом на рынок? Огромные массы народа (тем более, молодёжи и женщин) задействованы на мелких предприятиях, в сфере услуг, в неформальном секторе, а также являются безработными или мелкими кустарями (формально «предпринимателями»), чьим средством производства является зачастую сумка для сбора вторсырья или что-то вроде этого. Отсюда – непонимание многими того, что революция в богатых нациях (в том
числе и в России) примет формы отнюдь не только забастовочного движения
рабочих крупных промышленных предприятий, но и уличных сражений с
силовыми ведомствами, и массовые восстания в Греции, Франции, Англии,
Турции, Бразилии, Чили и т.д.- тому подтверждение.
 |
| "Родился в 1814-ом, организовал волнения в 2014-ом" (постер бразильских товарищей по поводу того, что полиция объявила Бакунина одним из подозреваемых по делу об организации социальных выступлений) |
6) Какие страны станут авангардом предстоящей социальной революции?
Поскольку Бакунин выступал за переход от доиндустриального общества к социалистическому, через сохранение, использование и преобразование коллективистских начал сельской общины (объясняя это тем, что капитализм своим развитием уничтожает почву для революции), он считал, что социалистические революции должны произойти не в развитых индустриальных странах, какими в то время были Англия, Франция и, отчасти, Германия, а в первую очередь в полукрестьянских – Италии, Испании и России. Он подметил передвижение центра революций из развитых, империалистических стран в полуаграрные. Марксисты обращают внимание на тот факт, что отсталые аграрные страны революционизировались лишь тогда, когда там стал развиваться капитализм, стал рушиться старый крестьянский мир, стали расти города. Это отчасти верно – и сам Бакунин в конце жизни признавал, что революционная ситуация в России еще не назрела (как мы знает, сложится она только к 1890-м годам). «Главный недостаток, парализующий и делающий до сих пор невозможным
всеобщее народное восстание в России - это замкнутость общин, уединение и
разъединение крестьянских местных миров. Надо во что бы то ни стало
разбить эту замкнутость и провести между этими отдельными мирами живой
ток революционной мысли, воли и дела (…) Нужно, соблюдая, разумеется,
при том самую педантическую осторожность, чтобы лучшие, или передовые
крестьяне каждой деревни, каждой волости и каждой области знали таких же
крестьян всех других деревень, областей, волостей», - писал он по этому
поводу. Тогдашнее русское крестьянство еще было чистым классом
феодального общества, ничего кроме такого общества еще не представлявшим
– как и основная часть современного пролетариата развитых стран,
«прозябающего в молчаливой, бессознательной и бессловесной рабской
жизни». Очень немногочисленные революционные социалисты из стран того же
СНГ, пытавшиеся поднять пролетарские массы на социальную революцию,
могут подтвердить - если только будут честными с собой - что это
оказалось задачей никак не менее трудной, чем была в середине 19-го века
задача поднять на революцию крестьянские массы, и что такой пролетариат
никак не больше тогдашнего крестьянства был способен на "организованные
и сознательные действия" и даже меньше его был способен "только на
бунты", на разрозненные местные протесты. Но это никак не подтверждает марксистские мифы, а лишь подтверждает, что когда на глазах у трудящихся складываются новые эксплуататорские порядки на смену старым, ни те, ни другие не кажутся им вечными и неизменными – напротив, они начинают стремиться к миру, где эксплуататоров не будет вообще.
«В начале 20 века пролетаризируемый капитализмом крестьянин-общинник или рабочий полуремесленного типа еще сохранял в большой степени как автономию в производственном процессе, так и навыки коллективистской взаимопомощи и коллективной борьбы. Именно поэтому он мог осознать, что его главным врагом является государство, без поддержки которого капитал бессилен, и ставил своей целью разрушение государства и создание вольной федерации общин. К концу 20 века рабочий или инженер был пролетаризирован и атомизирован до такой степени, раздавлен до такого чувства собственного бессилия, что усматривал в грабящем и гнетущем его государстве собственного спасителя, единственную скрепу общества, без вмешательства государства обреченного распасться на множество враждующих друг с другом атомов.
Еще в древние времена некий китайский мудрец произнес замечательные слова "Там, где сильный народ - слабое государство, там, где сильное государство - слабый народ". Капиталистический тоталитаризм сделал государство настолько сильным, что давимый им слабый народ видел единственное спасение лишь в еще большем усилении давящего его государства» (http://samlib.ru/i/insarow_m/ocherki1.shtml).
«В начале 20 века пролетаризируемый капитализмом крестьянин-общинник или рабочий полуремесленного типа еще сохранял в большой степени как автономию в производственном процессе, так и навыки коллективистской взаимопомощи и коллективной борьбы. Именно поэтому он мог осознать, что его главным врагом является государство, без поддержки которого капитал бессилен, и ставил своей целью разрушение государства и создание вольной федерации общин. К концу 20 века рабочий или инженер был пролетаризирован и атомизирован до такой степени, раздавлен до такого чувства собственного бессилия, что усматривал в грабящем и гнетущем его государстве собственного спасителя, единственную скрепу общества, без вмешательства государства обреченного распасться на множество враждующих друг с другом атомов.
Еще в древние времена некий китайский мудрец произнес замечательные слова "Там, где сильный народ - слабое государство, там, где сильное государство - слабый народ". Капиталистический тоталитаризм сделал государство настолько сильным, что давимый им слабый народ видел единственное спасение лишь в еще большем усилении давящего его государства» (http://samlib.ru/i/insarow_m/ocherki1.shtml).
Но в наши дни в беднейших странах мира, где доиндустриальный мир еще не
столь разложен капитализмом, социально-революционный потенциал масс
уходит либо в маоизм, либо в исламизм. Причиной этого является то, что в
одних регионах нет исторических традиций местного самоуправления и
городских коммун, благоприятных для распространения либертарных идей
(пример – Индия), а в других регионах левые идеи были напрочь
дискредитированы СССР (пример – Кавказ, где в начале прошлого века
анархистское движение было сильным и многочисленным). Хотя центрами
мирового анархического движения современности и являются высоко- и
среднеразвитые страны юга Европы и части Латинской Америки – Греция,
Италия, Бразилия, Чили и т.д. – но в этих странах развитие капитализма
все-таки тоже было относительно задержано, и остатки старой общинной
солидарности еще сохраняются (даже когда в 2005 г. полыхнуло
пролетарское восстание во Франции, в котором, в отличие от Италии или
Греции, левые радикалы практически не были заметны, 30% его участников
составили потомки итальянских, греческих и им подобных эмигрантов). Пока
что классовые противоречия в них не настолько острые, чтобы социальная
революция стояла на повестке дня, однако в силу описанного выше
обстоятельства трудящиеся массы способны и осознать свои общие
социальные интересы, и организоваться для массовой и насильственной
борьбы за них (пусть и не доходя до свержения буржуазии).
Спровоцированные социальной несправедливостью волнения, погромы,
уничтожение эксплуататорской собственности, захваты предприятий и
учреждений, масштабные бои с полицией являются в этих странах обычным и
рутинным делом, причем боевым и политическим ядром этих выступлений
являются анархисты и другие крайне левые. Там не является чем-то из ряда
вон выходящим массовый стихийный бунт даже из-за такого, казалось бы,
малозначительного повода, как убийство полицией человека или поднятие
цен на проезд в общественном транспорте (одна итальянка рассказывала,
что такие вещи там столь привычны, что даже СМИ часто не придают им
особого значения), а потому масштабным социальным потрясениям и
катаклизмам, которые несет сегодняшний упадочный капитализм, гораздо
легче, чем в других странах, лавинообразно создать революционную
ситуацию, пробудив революционно-социалистическое сознание у трудовых
масс и дав анархистам всеобщую популярность среди них. Ведь если
трудящиеся этих стран даже сейчас, в отсутствии революционной ситуации,
отвечают на капиталистический кризис битьем витрин банков и массовыми
боями с псами системы, разве они не смогут понять что заинтересованы в
прямом уничтожении капиталистического строя и подняться против него
когда для этого возникнет соответствующий уровень социального расслоения
в обществе? Подобные прецеденты мы уже не раз видели – это и Албания 1997-го, когда
пролетарское восстание вызвал крах финансовых пирамид, и Аргентина
2001-го, когда такую полуреволюцию вызвало государственное банкротство, и
совсем недавно Босния, где были закрыты многие крупные промышленные
предприятия (в тех же странах, где добуржуазный коллективизм, делавший
социалистические идеи легко воспринимаемыми и доступными, уже полностью
размыт и уничтожен, массовое разорение рабочей аристократии и резкое
падение уровня жизни скорее всего приведет лишь к подъему ультраправых –
из-за того, что разорившиеся мещане не будут даже представлять иного
выхода, кроме борьбы за возвращение и укрепление своих потерянных
привилегий). К сожалению, все эти события имели место в
странах, где социально-революционные силы либо вообще отсутствовали,
либо почти отсутствовали, а потому не смогли донести до масс свою
программу – а случись в той же Греции экономический кризис, подобных
1990-м годам в странах бывшего СССР, в истории уже наверняка была бы
открыта новая глава (в нашем же обществе, почти совсем атомизированном
еще в брежневские годы, массовое обнищание трудящихся лишь еще больше
усилило убежденность их в том, что каждый сам за себя). В странах, где
общинных традиций не осталось (будь то Англия, Германия, или те же
Россия с большей части Украины), по общему правилу, даже для стихийного восстания
нужно что-то катастрофическое (например закрытие градообразующего
предприятия в Ясногорске в 1999-ом, которое вызвало захватную
самоорганизованную забастовку, или взрыв на шахте в Междуреченске в
2011-ом, спровоцировавший сражения рабочих с полицией). Так, по словам одного российского знакомого, во время забастовки чуть ли
не от всех забастовщиков, с кем ему довелось говорить, можно было
слышать жалобы на отсутствие сплоченности в коллективе, на то, что,
бастуя, постоянно боишься, что твои же товарищи тебя и предадут и
капитулируют первыми…
Взять ту же Англию, первой ставшей на пусть капиталистического развития. Вспомним уничтожение Тэтчер угольной промышленности. Шахтеры прекрасно знали, что у них отнимают источник существования («Пусть они едят уголь!»), – но в своем сопротивлении они не вышли за пределы буржуазного законодательства, вели себя как лояльные граждане (а если и переходили к силовым методам, то только тогда, когда были убеждены, что их действия не нарушают существующие законы, что это – законная реализация права на самооборону, как это было в Оргриве, – и всегда в результате провокаций со стороны властей. Насколько же это поведение отличается от поведения оказавшихся в аналогичной ситуации (лишение источника существования) трудящихся Греции, Испании или Италии!
Какие события могут привести к социальной революции в странах, где социальные низы наименее боевые и сплоченные – разберем чуть ниже. Пока лишь добавим, что списать такую пассивность на относительно сносную сносную жизнь широких масс трудящихся этих стран, т.е. на наличие большой прослойки рабочей аристократии, не получится – в той же средиземноморской Европе или Бразилии также есть огромное количество рабочей аристократии. Поэтому ошибочно искать причины такого отличия лишь в уровне жизни, хотя социальный подкуп и разобщающее действие «фабричного деспотизма» вполне могут идти рука об руку в деле подчинения пролетариата капиталистической системе.
Взять ту же Англию, первой ставшей на пусть капиталистического развития. Вспомним уничтожение Тэтчер угольной промышленности. Шахтеры прекрасно знали, что у них отнимают источник существования («Пусть они едят уголь!»), – но в своем сопротивлении они не вышли за пределы буржуазного законодательства, вели себя как лояльные граждане (а если и переходили к силовым методам, то только тогда, когда были убеждены, что их действия не нарушают существующие законы, что это – законная реализация права на самооборону, как это было в Оргриве, – и всегда в результате провокаций со стороны властей. Насколько же это поведение отличается от поведения оказавшихся в аналогичной ситуации (лишение источника существования) трудящихся Греции, Испании или Италии!
Какие события могут привести к социальной революции в странах, где социальные низы наименее боевые и сплоченные – разберем чуть ниже. Пока лишь добавим, что списать такую пассивность на относительно сносную сносную жизнь широких масс трудящихся этих стран, т.е. на наличие большой прослойки рабочей аристократии, не получится – в той же средиземноморской Европе или Бразилии также есть огромное количество рабочей аристократии. Поэтому ошибочно искать причины такого отличия лишь в уровне жизни, хотя социальный подкуп и разобщающее действие «фабричного деспотизма» вполне могут идти рука об руку в деле подчинения пролетариата капиталистической системе.
 |
| Казарма им. Бакунина в Арагоне, 27 августа 1936 года |
7) В силу чего будущая социальная революция начнется?
Мотором движения капитализма является стремление капиталиста к
максимальной прибыли. Но само развитие капитализма ведет к падению нормы
прибыли, т. е. к тому, что данное количество труда приводит в движение
все больше средств производства и что затраченный капиталистом капитал
дает все меньшую прибыль (ведь средства производства сами являются его
собственностью, в отличие от работника). Получает развитие он в
докапиталистическом мире и именно там находит рынки сбыта, позволяющие
капиталу расти. Но, распространив свою систему на всю планету и создав
мировой рынок, капитализм достиг критического уровня насыщения тех
рынков, которые обеспечили его резкую экспансию в XIX веке. Более того,
усиливающиеся трудности для капитала с поиском новых рынков и
реализацией своей прибавочной стоимости способствуют дальнейшему
снижению его нормы прибыли в результате постоянного увеличения
соотношения между стоимостью средств производства и силы труда,
приводящей их в действие. Эта тенденция к снижению нормы прибыли
становится все более ярко выраженной, что еще больше препятствует
процессу накопления капитала и, таким образом, функционированию всех
механизмов системы. Способы на время ослабить ее действие есть разные –
например, урезание зарплат работников, или третья большая
империалистическая война за передел мира (либо в виде мировой войны,
либо в виде серии больших локальных конфликтов, переходящих один в
другой и по своему значению, совокупным масштабам, совокупным жертвам и
разрушениям эквивалентных мировой войне). С начала 1970-х годов все
государства столкнулись с растущим кризисом стагнации. Причиной этому
было то, что капитализм приблизился к конечному пределу в процессе
накопления. Одним из первых признаков этого была девальвация доллара США
в 1971-ом году и сопутствующая отмена Бреттон-Вуддских соглашений –
основы послевоенной мировой экономики. О новой войне за передел мира
сейчас не говорит только ленивый (впервые о ней всерьез заговорили после
терактов 11 сентября 2001 г.). Не нужно искать причины этой войны в
непосредственных экономических интересах отдельных групп буржуазии -
искать их нужно в потребностях всей капиталистической системы. Война, с
ее массовым разрушением устаревших производительных сил и избыточных
рабочих рук - наиболее надежное средство, чтобы преодолеть (на время)
действие тенденции нормы прибыли к падению и провести реорганизацию
производства. Сверх того, война - последнее средство для разрешения
противоречий между различными буржуазными государствами и блоками
государств. Мировое империалистическое равновесие 1945-89 гг. в
безвозвратном прошлом, туда же отходит неоспоримая гегемония США. Мир
вступил в эпоху новых войн (войны на Украине, Кавказе, Балканах, Ближнем
Востоке, Африке и т.д. - либо предвестники этой 3-й империалистической
войны, либо даже ее эпизоды) - и новых революций. Дабы лишний раз не
загромождать подробностями и без того растянувшуюся статью, отсылаем к
другой нашей публикации специально посвященной этой теме: http://www.revintern.ga/2014/09/blog-post.html
8) О том, в силу чего эта революция способна победить и в силу чего это стало возможно лишь в наши дни
Когда, согласно теории Маркса и Энгельса, становится возможным и
необходимым успешное революционное свержение системы старых общественных
отношений? Тогда, когда эти старые общественные отношения превращаются в
препятствие для новых производительных сил, не дают им развиться в
господствующие производительные силы. Это противоречие решается тем, что
скорлупа старой общественной системы должна быть разбита, чтобы новые
производительные силы могли расти и развиваться дальше (мы тут можем
лишь добавить что эти условия не сами по себе предполагают социальный
переворот, а лишь дают возможность для него закончиться успехом, к чему
еще вернемся чуть ниже). «Ни одна общественная формация не погибает
раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает
достаточно простора, и новые более высокие производственные отношения
никогда не появятся раньше, чем созреют материальные условия их
существования в недрах самого старого общества», - писал Карл Маркс. Это
как раз про нынешний капитализм, уже породивший компьютеризированные и
автоматизированные производительные силы, позволяющие избавиться от
разделения труда на управляющий и исполнительский, и потому не сколько
обеспечивающий научно-технический прогресс, сколько тормозящий его.
Компьютерные системы позволяют общим собраниям трудящихся принимать
решения, даже не собираясь для этого в одном месте, а также держать под
строгим контролем и отчетностью всех избираемых ими делегатов; сегодня
уже можно не бояться, что усложнение общественных отношений, вызванное
развитием экономики после перехода к более эфективному способу
производства, приведет к возникновению новой эксплуататорской пирамиды
на месте разрушенной (как это неизбежно произошло бы в случае, если бы
махновцы или испанские анархисты все-таки победили и попробовали создать
развитую промышленность на смену примитивной аграрной экономике).
Автоматизация же труда в конечном итоге вообще позволяет оставить людям
лишь организаторские функции контроля и регулировки. Поэтому если раньше
развитие средств производства при капитализме всё больше разобщало
трудящихся, делая их все более зависимыми от управленцев, то рост
компьютеризации и автоматизации труда, возможности для которого
открывает переход к бесклассовому и безгосударственному строю, означает,
что общество будет все более перестраиваться на горизонтальных и
коллективистских началах.
Работники, не объединенные на
принципах сотрудничества и взаимопомощи, не могут принимать
управленческих решений. Может быть, они, по крайней мере, могут
контролировать своих руководителей, выбирать их и сменять, и эти
перевыборы не будут лишь декорацией, ширмой, за которой простаки не
видят манипулирование подчиненными со стороны их начальников? Однако для
того, чтобы контроль над начальством реально осуществлялся, – а без
этого перевыборы руководства будут подобны шагам слепого,
направляющегося туда, куда его подтолкнут, хотя бы и к пропасти, -
работникам необходимо совместно отслеживать информацию о работе
руководителей, обсуждать ее, принимать по поводу нее общие решения. А
для этого им надо составлять собой коллектив.
Представьте себе хотя бы тысячу человек – рабочих сравнительно
небольшого предприятия – пытающихся контролировать администрацию этого
предприятия. Допустим даже, что все они обладают достаточным
образованием и специальными навыками, чтобы разобраться в технических,
бухгалтерских и всяких прочих документах, и притом имеют свободный
доступ к этим документам. Что из всего этого выйдет? Во-первых, рабочим
нужно иметь гарантию, что от них не скрыли важные документы или что им
не подсунули какую-нибудь липу. Значит, нужно, чтобы несколько человек,
избранных ими, более-менее постоянно торчали в конторе – иными словами,
нужны контролеры. На какое-то время это решит проблему, но потом она
станет вдвое сложнее – помимо вопроса о контроле над начальством,
встанет вопрос о контроле над контролерами. Во-вторых, чтобы обсудить
информацию о работе администрации предприятия, рабочим нужно будет часто
проводить общие собрания – чем реже они будут это делать, тем менее
действенным будет их контроль, тем реже они будут вмешиваться в работу
администрации и тем легче будет начальству спрятать все концы в воду и
плотно обмотать рабочим уши лапшой на очередном… ну, скажем, квартальном
или полугодовом собрании. Итак, нужны частые общие собрания.
Представляете себе тысячу человек, каждый из которых считает, что именно
он знает решение обсуждаемой проблемы, и изо всех сил стремится убедить
в этом других? В этом случае возможны два варианта: либо все стремятся
перекричать друг друга, поднимают гвалт на всю округу и не добиваются
никакого толку; либо желающие выступают по очереди, собрание
затягивается на всю ночь, к утру утомленные участники едва на ногах
держатся, – а между тем решение не принято, собравшиеся еще не успели
как следует обдумать все сказанное ораторами, на повестке дня (вернее,
ночи) остаются еще два-три вопроса, а первые лучи восходящего солнца уже
возвещают о приходе нового рабочего дня. А мы ведь предположили, что
такие собрания часты! Заменить общие собрания собраниями представителей
цехов? В этом случае к проблеме контроля над начальством и контролерами
добавится проблема контроля над представителями. Невесело, правда? А
ведь мы до сих пор говорили о том, как рабочие пытались бы
контролировать начальников только в масштабах сравнительно небольшого
предприятия. Что уж тогда говорить о масштабах страны, а тем более –
всего мира…
Мы видим, что даже при условии образованности рабочих, достаточной для
того, чтобы каждый из них мог разобраться в документах администрации,
они не могут эффективно контролировать свое руководство даже на уровне
сравнительно небольших предприятий, если не образуют собой коллектива.
Прежде всего, им мешают стать коллективом строение и физиология
человеческого организма: чем больше людей собирается вместе, тем труднее
им общаться между собой и тем больше времени отнимают у них попытки
договориться друг с другом. Чтобы преодолеть этот барьер, не обойтись
без технических средств, которые позволяли бы очень большому числу людей
получать одну и ту же информацию, обмениваться информацией и принимать
общие решения в течение не больших промежутков времени, чем те, которые
уходят на обсуждение и принятие общих решений без всяких технических
средств у нескольких человек. В 19 – первой половине 20 века развитие
производительных сил еще не дало таких средств людям. А без них контроль
рабочих над руководством и вообще самоуправление трудящихся возможно
только на уровне очень маленьких предприятий. Компьютер – это и есть то
техническое средство, с помощью которого множество людей может
относительно быстро получать разнообразнейшую информацию, обмениваться
ею и принимать общие решения. Быстродействие, огромная информационная
емкость запоминающих устройств, широчайшие возможности самой
разнообразной обработки информации – все это позволяет быстро собрать
информацию, поступающую от огромных масс людей, довести ее в
проанализированном, обобщенном и классифицированном виде до каждого из
них, повторять этот процесс столько раз, сколько в каждом данном случае
нужно, а затем синтезировать индивидуальные окончательные мнения и
выдать на-гора их общее решение. Чтобы контролировать компьютер, не надо
ходить в контору и рыться в бумажках: достаточно сидеть перед дисплеем и
нажимать на кнопки. Это, во всяком случае, отчасти, а при достаточно
высокой степени компьютеризации производства – и, соответственно,
компьютерной грамотности работников – полностью снимает проблему выбора
контролеров и контроля над ними. Компьютер – это то, что может
объединить работников, труд которых кооперирован, в коллектив. Чем более
компьютеризован их труд, тем больше управленческих решений они могут
принимать сами и тем легче им контролировать руководителей, которые
все-таки необходимы для координации действий работников и принятия
управленческих решений в тех случаях, когда весь коллектив не может
делать этого сам. (подробнее об этом – здесь: https://avtonom.info/2013/08/komp-yuterizatsiya-kak-p..).
Когда Бакунин в 19-ом веке сказал, что в свое время появление
государства было неизбежным злом, он был совершенно прав. Ошибся он лишь
в том, что исчезновение политической и экономической власти человека
над человеком стало необходимым и возможным уже в те времена (впрочем, о
современных компьютерных системах он и не мог ничего знать).
Естественно, их распространение и применение для преобразования общества
является смертельной угрозой господству буржуазии – а если какой-либо
общественный строй тормозит развитие производительных сил, значит его
свержение является лишь вопросом времени. Впрочем, капитализм тормозит
внедрение компьютеризированных и автоматизированных систем не только
из-за этого, а и из-за своего упадочного и кризисного характера - расти
ему некуда, обеспечение длительного и стабильного экономического роста
становится всё сложнее, а потому и вкладывать средства в развитие
производства все менее выгодно (гораздо предпочтительнее становится
отбирать уже созданное).
В своё время власть и эксплуатация появились как неизбежное зло в ответ на невозможность тогдашней структуры общества эффективно самоуправляться во всё более сложных процессах труда. Сперва выделился труд координатора, через много поколений он стал вождём. То есть первопричиной деления общества на классы является разделение труда на управленческий и испольнительский. Вместе с этим разделением общества возникает и экономическая эксплуатация, и аппарат насилия государства, и репрессивная идеология. При первобытном коммунизме из-за простоты производственных процессов и обусловленной ею легкости управления ими еще не было социального разделения труда, еще не существовало обособленной от трудовой массы организаторской группы. В тех случаях, когда для какой-либо трудовой операции (охоты на мамонта, например) требовались какие-либо координаторские функции, осуществляющие их люди либо осуществляли их явочным порядком, не имея никакой принудительной власти и действуя убеждением и личным авторитетом, либо избирались только на время данной операции. По ее завершении они в обоих случаях вливались в ряды своих соплеменников. Они не обладали еще властью, не считались стоящими над племенем начальниками.
В своё время власть и эксплуатация появились как неизбежное зло в ответ на невозможность тогдашней структуры общества эффективно самоуправляться во всё более сложных процессах труда. Сперва выделился труд координатора, через много поколений он стал вождём. То есть первопричиной деления общества на классы является разделение труда на управленческий и испольнительский. Вместе с этим разделением общества возникает и экономическая эксплуатация, и аппарат насилия государства, и репрессивная идеология. При первобытном коммунизме из-за простоты производственных процессов и обусловленной ею легкости управления ими еще не было социального разделения труда, еще не существовало обособленной от трудовой массы организаторской группы. В тех случаях, когда для какой-либо трудовой операции (охоты на мамонта, например) требовались какие-либо координаторские функции, осуществляющие их люди либо осуществляли их явочным порядком, не имея никакой принудительной власти и действуя убеждением и личным авторитетом, либо избирались только на время данной операции. По ее завершении они в обоих случаях вливались в ряды своих соплеменников. Они не обладали еще властью, не считались стоящими над племенем начальниками.
С ростом численности племени и усложнением производственных процессов
ситуация стала меняться. Управление перестает быть простым делом, с
которым запросто справляется сходка общинников. Возникает необходимость в
особом организаторском слое, работой которого является управление
трудом всего племени. Появление такого организаторского слоя ведет к
увеличению производительности труда племени. Не неизвестно откуда
появившийся прибавочный продукт создал деление общества на классы, а
социальное разделение труда привело к появлению прибавочного продукта.
После этого общество встало на путь, откуда нет возврата назад, к
первобытному равенству, поскольку подобный возврат мог быть лишь упадком
и деградацией и был бы крайне непрочным, поскольку любой прогресс,
любой рост численности племени и любое усложнение его трудовых операций с
роковой неизбежностью восстанавливали социальное разделение труда и
идущее вслед за ним деление общества на классы.
Социальное разделение труда, возникновение слоя профессиональных управленцев - вождей и жрецов - было не завершением, а началом возникновения эксплуатации, классов и государства. Это возникновение заняло огромный период истории человечества - переходный период от доклассового к классовому обществу, период, социальные битвы которого дошли до нас преимущественно в мифологических преданиях, т.к. письменность только возникала.
Вождь и жрец не могли сразу превратиться из избираемых и контролируемых слуг племени, сильных не принудительной властью, а личными умом, смелостью и инициативой, в полновластных господ над рядовыми общинниками. Их естественная тенденция к упрочению своих полномочий и к узурпации власти всего племени не могла не встречать сопротивление рядовых общинников. По причине медленности социальных процессов в ту эпоху, социальные бои уходящей в прошлое первобытной коммунистической демократии с идущими ей на смену монополистами социальной власти заняли не одно тысячелетие. Началась эпоха классового общества.
Социальное разделение труда, возникновение слоя профессиональных управленцев - вождей и жрецов - было не завершением, а началом возникновения эксплуатации, классов и государства. Это возникновение заняло огромный период истории человечества - переходный период от доклассового к классовому обществу, период, социальные битвы которого дошли до нас преимущественно в мифологических преданиях, т.к. письменность только возникала.
Вождь и жрец не могли сразу превратиться из избираемых и контролируемых слуг племени, сильных не принудительной властью, а личными умом, смелостью и инициативой, в полновластных господ над рядовыми общинниками. Их естественная тенденция к упрочению своих полномочий и к узурпации власти всего племени не могла не встречать сопротивление рядовых общинников. По причине медленности социальных процессов в ту эпоху, социальные бои уходящей в прошлое первобытной коммунистической демократии с идущими ей на смену монополистами социальной власти заняли не одно тысячелетие. Началась эпоха классового общества.
Роковой слабостью старых пролетарских революционных выступлений была
именно неспособность, обусловленная техническими причинами,
координировать свою деятельность в масштабах всей страны –
самоорганизация и самоуправление тогда могли осуществлять лишь в
относительно небольших коллективах. Эта неспособность вела к тому, что
восстание либо подавлялось старыми эксплуататорами, либо координирующие
функции брала на себя руководящая группа повстанцев, вскоре
превращавшаяся в новых эксплуататоров. Кстати, это понял еще Александр
Богданов, второго после Ленина лидер раннего большевизма 1903-1907 гг.
(сначала соратник, а затем политический и идейный противник Ленина в
большевистской фракции РСДРП, исключенный из этой фракции в 1909 г. и
после этого возглавлявший антиленинскую большевистскую группу «Вперед»).
Богданов выдвинул идею о недостаточности развития производительных сил
его времени для перехода к социализму, исходя из своей собственной
теоретической системы – тектологии (всеобщей организационной науки),
которая сейчас признается как предтеча науки кибернетики. Да и старый
большевик Михаил Ольминский на праздновании 50-летия Ленина произнес
следующие примечательные слова: «Каждый рабочий на заводе знает, что
если завод управляться будет тысячной массой рабочих и по поводу тысячи
вопросов тысячи рабочих будут сходиться и разговаривать, то из этого
ничего не выйдет, а должен быть во главе кто-то, который должен
управлять чисто фабричной техникой». Вопросом, какие общественные
последствия будет иметь наличие «кого-то, который должен управлять чисто
фабричной техникой», он не заинтересовался, прервав свои рассуждения на
том, что если производители не могут организовывать и координировать
свои действия сами, кто-то должен делать это за них. Знал это и Бакунин,
хорошо осознавая, что даже ликвидация капиталистов и помещиков не будет
означать уничтожения эксплуатации если останется организаторский слой
чисто технических управленцев и специалистов (см. его эссе «Всесторонее
образование»). Решить эту проблему он предложил полным и всесторонним
образованием всех трудящихся – но в капиталистическом обществе это
невозможно в принципе. Это можно сделать после свержения буржуазии – но
для этого потребуется время, а за это время революция уже успеет
претерпеть бюрократическое перерождение. Современные же компьютерные
системы позволяют общим собраниям по производству и территории легко и
быстро решать любые вопросы, не требующие для этого специальных знаний
(избирая делегатов лишь для выполнения конкретных решений) – а там, где
специальные знания и квалификация все-таки требуются, компьютеризация
дает реальную (а не формальную, как раньше) возможность держать под
строгим контролем и отчетом всех руководителей до тех пор, пока
образованность остальных членов коллектива не достигнет равного с ними
уровня. Те товарищи, которые отрицают что социалистические идеи слишком
обогнали свое время, которые смотрят на вещи с точки зрения иной эпохи
(ограниченной знаниями и возможностями той эпохи), по сути просто
используют «букву» бакунизма против его «духа», заимствуют у него не
содержание, а форму.
 |
| Бакунин на конгрессе М.А.Т. |
На первый взгляд, может показаться, что если империалистические войны и подобные им потрясения порождаются развитием капитализма, то и появление у пролетариата классового, социально-революционного сознания станет его непосредственным следствием (как Маркс писал в «Капитале» о том, что чем больше развит капитализм, чем больше пролетариат привык к жизни в индустриальном обществе, тем более он организован, дисциплинирован и радикален). На самом же деле, оно будет результатом катастрофического разрыва с буржуазным миром в ходе этих катастроф. «Старое революционно-социалистическое сознание пролетариата не было продуктом капиталистической фабрики самой по себе, оно пришло к пролетариям извне капиталистической фабрики - но было не плодом пропаганды невесть откуда взявшейся мудрой партии, но результатом столкновения с новым капиталистическим миром опыта и психологии старого общинного коллективизма», - писала когда-то почившая в бозе ГПРК. – «Раб мог обрести чувство силы и достоинства, лишь восстав, убив господина, перестав быть рабом, уйдя в в отряды Спартака и Аристоника, но если даже ему, не делая всего этого, удавалось методом волынки добиться повышения выдаваемого ему рациона, чувства силы и достоинства у него не прибавлялось».
Во времена Маркса и Бакунина прокапиталистические иллюзии первого еще можно было понять. Но наше время, а равно и вся прошедшая с начала 20-го века история развития пролетарского движения, дает более чем однозначный ответ на вопрос о том, кто был более прозорлив – большинство марксистов, которым казалось, что всё идет к лучшему в нашем лучшем из миров, что прогресс капитализма автоматически ведет к прогрессу пролетарской революционности, и когда-нибудь столь же автоматически приведет к победе революции пролетариата, или те социалисты, которые подчеркивали, что капитализм не лечит пролетариев от мелкобуржуазных предрассудков, а калечит и уродует их. Если бы всё обстояло так, как говорят марксисты, на планете уже давно был бы если не коммунизм, то как минимум «диктатура пролетариата». Но наше время, а равно и вся прошедшая с начала 20-го века история развития пролетарского движения, дает более чем однозначный ответ на вопрос о том, кто был более прозорлив – большинство марксистов, которым казалось, что всё идет к лучшему в нашем лучшем из миров, что прогресс капитализма автоматически ведет к прогрессу пролетарской революционности, и когда-нибудь столь же автоматически приведет к победе революции пролетариата, иногда раздавались глухие, пессимистические голоса, отрицавшие предустановленную гармонию прогресса капитализма и роста революционности пролетариата, или те социалисты, которые подчеркивали, что капитализм не лечит пролетариев от мелкобуржуазных предрассудков, а калечит и уродует их. «Революционерам столетней давности полагалось быть оптимистами, - пишет Вадим Граевский в своей статье «О социальной революции и революционном сознании». - Умами владел позитивизм. Прогресс Человечества, Наука, путь вперед, к светлым горизонтам знаний и овладения силами природы – поступь, которой, казалось, не будет конца. Надежда на расцвет сказочной по мощи техники, на то, что она вот-вот освободит человечество от тяжкого груза нетворческого и рутинного труда, если только этому не помешает паразит-капитализм. Вера в скорое материальное изобилие, когда потекут, наконец, молочные реки в кисельных берегах, а Земной шар станет легендарной страной Шлараффией…
И в то же время – Любовь. Любовь к людям, доверие к изначально доброму в них. Расчеты на устойчивость и укорененность социальных инстинктов взаимопомощи и солидарности, невзирая на все ужасы капиталистического и государственнического себялюбия…
Такими они были – общественные настроения до Первой мировой. В эпоху, когда казалось, что Добро и Справедливость – вот они, почти на поверхности, что можно разбудить их взрывом, выстрелом или другим шумом бунта небольшого меньшинства. Что общины и общинность еще живы или в реальности, или в сознании, нормах и привычке. А значит, нет надобности их «революционизировать». Просто начертим Великую руну свободы – и золотое заклятие «Желтого Дьявола»-Капитала падет.
Двадцатый век и впрямь принес торжество науки и техники. Но не принес свободы. Он вершил свою поступь в дыму военных пожаров и крематориев концлагерей, под стоны и вопли умирающих от голода или гибнущих под бомбежкой. Старое, традиционное общество с его общинами и рабочими кварталами, с рабочей культурой, понимавшей себя как систему жизни, норм и ценностей, диаметрально противоположных и во всем противостоящих буржуазной цивилизации, – это общество рассыпалось, распалось на атомы. Жители мегаполисов, анонимные «соседи», постоянные жители или мигранты, – мы больше не встречаемся на форумах площадей, куда наши предшественники выплескивали души и выходили слушать солнце. Мы замкнуты в себе, в своих кругах общения, в своих субкультурных мирах и хобби. Мы общаемся с окружающим миром через посредника – деньги. Мы все больше забываем, что такое просто бескорыстно помочь другому. Каждый за себя. Кто же за всех? Бог? Его нет, или он умер. Государство? Ему это больше не нужно. Мы сами? А мы это можем, быть за всех – или уже нет?...»
Уже ближайшие десятилетия после смерти Бакунина подтвердили его правоту: в той же Германии (которая уже тогда была одной из самых развитых индустриальных стран) социалистическая революция смогла произойти лишь в результате Первой мировой войны и вызванной ею экономической разрухи.
Ближайшие десятилетия после смерти Бакунина подтвердили его правоту: в той же Германии социалистическая революция смогла произойти лишь в результате Первой мировой войны и вызванной ею экономической разрухи. Тогдашним немецким революционерам мы и в подметки не годимся, но даже у них без ада империалистической бойни никакой революции не получалось. А поскольку сегодня мы снова живем в эпоху войн и других катаклизмов, всё большую актуальность приобретают бакунинские слова: «Нищеты с отчаянием мало, чтобы возбудить социальную революцию. Они способны произвести... местные бунты, но недостаточны, чтобы поднять целые народные массы. Для этого необходим еще и общенародный идеал, вырабатывающийся всегда исторически из глубины народного инстинкта, воспитанного, расширенного и освященного рядом знаменательных происшествий, тяжелых и горьких опытов, нужно общее представление о своем праве и глубокая, страстная, можно сказать, религиозная вера в это право. Когда такой идеал и такая вера в народе встречаются вместе с нищетою, доводящей его до отчаяния, тогда Социальная Революция неотвратима, близка, и никакая сила не может ей воспрепятствовать.
Во времена Маркса и Бакунина прокапиталистические иллюзии первого еще можно было понять. Но наше время, а равно и вся прошедшая с начала 20-го века история развития пролетарского движения, дает более чем однозначный ответ на вопрос о том, кто был более прозорлив – большинство марксистов, которым казалось, что всё идет к лучшему в нашем лучшем из миров, что прогресс капитализма автоматически ведет к прогрессу пролетарской революционности, и когда-нибудь столь же автоматически приведет к победе революции пролетариата, или те социалисты, которые подчеркивали, что капитализм не лечит пролетариев от мелкобуржуазных предрассудков, а калечит и уродует их. Если бы всё обстояло так, как говорят марксисты, на планете уже давно был бы если не коммунизм, то как минимум «диктатура пролетариата». Но наше время, а равно и вся прошедшая с начала 20-го века история развития пролетарского движения, дает более чем однозначный ответ на вопрос о том, кто был более прозорлив – большинство марксистов, которым казалось, что всё идет к лучшему в нашем лучшем из миров, что прогресс капитализма автоматически ведет к прогрессу пролетарской революционности, и когда-нибудь столь же автоматически приведет к победе революции пролетариата, иногда раздавались глухие, пессимистические голоса, отрицавшие предустановленную гармонию прогресса капитализма и роста революционности пролетариата, или те социалисты, которые подчеркивали, что капитализм не лечит пролетариев от мелкобуржуазных предрассудков, а калечит и уродует их. «Революционерам столетней давности полагалось быть оптимистами, - пишет Вадим Граевский в своей статье «О социальной революции и революционном сознании». - Умами владел позитивизм. Прогресс Человечества, Наука, путь вперед, к светлым горизонтам знаний и овладения силами природы – поступь, которой, казалось, не будет конца. Надежда на расцвет сказочной по мощи техники, на то, что она вот-вот освободит человечество от тяжкого груза нетворческого и рутинного труда, если только этому не помешает паразит-капитализм. Вера в скорое материальное изобилие, когда потекут, наконец, молочные реки в кисельных берегах, а Земной шар станет легендарной страной Шлараффией…
И в то же время – Любовь. Любовь к людям, доверие к изначально доброму в них. Расчеты на устойчивость и укорененность социальных инстинктов взаимопомощи и солидарности, невзирая на все ужасы капиталистического и государственнического себялюбия…
Такими они были – общественные настроения до Первой мировой. В эпоху, когда казалось, что Добро и Справедливость – вот они, почти на поверхности, что можно разбудить их взрывом, выстрелом или другим шумом бунта небольшого меньшинства. Что общины и общинность еще живы или в реальности, или в сознании, нормах и привычке. А значит, нет надобности их «революционизировать». Просто начертим Великую руну свободы – и золотое заклятие «Желтого Дьявола»-Капитала падет.
Двадцатый век и впрямь принес торжество науки и техники. Но не принес свободы. Он вершил свою поступь в дыму военных пожаров и крематориев концлагерей, под стоны и вопли умирающих от голода или гибнущих под бомбежкой. Старое, традиционное общество с его общинами и рабочими кварталами, с рабочей культурой, понимавшей себя как систему жизни, норм и ценностей, диаметрально противоположных и во всем противостоящих буржуазной цивилизации, – это общество рассыпалось, распалось на атомы. Жители мегаполисов, анонимные «соседи», постоянные жители или мигранты, – мы больше не встречаемся на форумах площадей, куда наши предшественники выплескивали души и выходили слушать солнце. Мы замкнуты в себе, в своих кругах общения, в своих субкультурных мирах и хобби. Мы общаемся с окружающим миром через посредника – деньги. Мы все больше забываем, что такое просто бескорыстно помочь другому. Каждый за себя. Кто же за всех? Бог? Его нет, или он умер. Государство? Ему это больше не нужно. Мы сами? А мы это можем, быть за всех – или уже нет?...»
Уже ближайшие десятилетия после смерти Бакунина подтвердили его правоту: в той же Германии (которая уже тогда была одной из самых развитых индустриальных стран) социалистическая революция смогла произойти лишь в результате Первой мировой войны и вызванной ею экономической разрухи.
Ближайшие десятилетия после смерти Бакунина подтвердили его правоту: в той же Германии социалистическая революция смогла произойти лишь в результате Первой мировой войны и вызванной ею экономической разрухи. Тогдашним немецким революционерам мы и в подметки не годимся, но даже у них без ада империалистической бойни никакой революции не получалось. А поскольку сегодня мы снова живем в эпоху войн и других катаклизмов, всё большую актуальность приобретают бакунинские слова: «Нищеты с отчаянием мало, чтобы возбудить социальную революцию. Они способны произвести... местные бунты, но недостаточны, чтобы поднять целые народные массы. Для этого необходим еще и общенародный идеал, вырабатывающийся всегда исторически из глубины народного инстинкта, воспитанного, расширенного и освященного рядом знаменательных происшествий, тяжелых и горьких опытов, нужно общее представление о своем праве и глубокая, страстная, можно сказать, религиозная вера в это право. Когда такой идеал и такая вера в народе встречаются вместе с нищетою, доводящей его до отчаяния, тогда Социальная Революция неотвратима, близка, и никакая сила не может ей воспрепятствовать.
10) Бакунин и анархо-коммунизм
Бакунинское идейное наследие далеко не было свободно от ошибок, в том числе и насчет того, каким должно быть общество после социальной революции. Он был представителем анархо-коллективизма. Так, он считал, что каждый должен получать оплату труда в зависимости от отработанного времени. Этот принцип называется «от каждого по способностям, каждому по труду» - в отличие от анархо-коммунистов, провозглашающих принцип «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Почему по потребностям? Потому что всё сделано всеми. Никто не может ничего сделать по-настоящему в одиночку. Это собака может вырыть нору своими собственными когтями, ни у кого не учась. Человек работает с помощью орудий труда, которые сделаны с помощью других орудий труда, а те сделаны с помощью третьих. Значит, все, кто их делал, уже причастны к работе, сделанной якобы «в одиночку». Человек, чтобы что-то сделать, должен этому у кого-то научиться, а его учитель учился у другого учителя, а тот другой - у третьего… Без помощи других людей, человек бы даже ходить и разговаривать бы не научился. Значит, все что делается, делается всеми, значит, и принадлежать оно должно всем. Почему каждый должен получать по потребностям, а не по труду? Потому что невозможно определить вклад труда каждого в общую работу. Если два человека несут одно бревно, то насколько труд того, кто несет за толстый конец, больше труда того, кто несет за тонкий? К тому же, если никто из них не может поднять бревно в одиночку, то значит, они одинаково нужны друг другу. А как определить вклад в работу учителей и учивших учителей, и учивших учивших?.. И потом, если каждый работает по своим способностям, то и вклад его зависит от его способностей. А способности ему либо даны от природы, либо развиты им. Если даны от природы, то в этом нет его заслуги, никто не спрашивал его, хочет он родиться сильным или слабы, умным или глупым. А если развиты, то опять-таки с помощью других людей. Без помощи других, человек, как уже говорилось, даже разговаривать и ходить на двух ногах бы не научился.
Бакунин выступал за то, чтобы товары продавались на общекоммунальном рынке, анархо-коммунизм же предлагает уничтожение товарно-денежных отношений. Каждый решает что ему нужно, таким образом снизу вверх создается план (от местных органов самоуправления до более вышестоящих), и каждый получает всё, что ему нужно, бесплатно с общественных складов (за исключением конечно тех, кто не работает, а сидит без дела). Намного удобнее – тем более в наше время компьютеризация позволяет осуществлять планирование прямо в онлайне, без всяких проблем.
В то же время, вряд ли сейчас стоит ломать голову над конкретными формулировками того, как должно быть организовано новое общество. Это можно обрисовать лишь в самых общих чертах, но невозможно предвидеть, какие формы примут будущие экономические и социальные органы свободной жизни. И Бакунин страстно призывал к всеохватывающей очистительной социальной революции, выступая за свержение экономической системы капитализма, разделения труда и ликвидацию государственной власти - а уж поднявшийся на революцию народ сам как-нибудь разберется с деталями будущего строя через свое прямое самоуправление. «Сообразно опять-таки своей природе, она шла не от жизни к мысли, но от мысли к жизни. Но кто отправляется от отвлеченной мысли, тот никогда не доберется до жизни, потому что из метафизики в жизнь нет дороги. Они разделены пропастью. А перескочить через эту пропасть, совершить salto mortale или то, что сам Гегель назвал квалитативным прыжком (qualitativer Sprung) из мира логики в мир природы, живой действительности, не удалось еще никому, да никогда никому не удастся. Кто опирается на абстракцию, тот и умрет в ней. Живой, конкретно-разумный ход - это в науке ход от факта действительного к мысли, его обнимающей, выражающей и тем самым объясняющей; а в мире практическом — движение от жизни общественной к возможно разумной организации ее, сообразно указаниям, условиям, запросам и более или менее страстным требованиям этой самой жизни», - писал он в своей известной работе «Государственность и анархия». Кстати, таким же был и его великий последователь. «Идея органически развивающегося общества была исключительно близка П.А. Кропоткину. Он никогда не ставил своей задачей и считал ошибочным "выводить из наших теоретических взглядов, каково должно быть идеальное общество". Он считал плодотворным процесс формирования теоретической концепции и практических форм этого общества "снизу", подчеркивая неизбежную органичность формирования новых устоев человеческого общежития» (Н.К. Фигуровская, «П.А. Кропоткин о кооперации»).
В то же время, вряд ли сейчас стоит ломать голову над конкретными формулировками того, как должно быть организовано новое общество. Это можно обрисовать лишь в самых общих чертах, но невозможно предвидеть, какие формы примут будущие экономические и социальные органы свободной жизни. И Бакунин страстно призывал к всеохватывающей очистительной социальной революции, выступая за свержение экономической системы капитализма, разделения труда и ликвидацию государственной власти - а уж поднявшийся на революцию народ сам как-нибудь разберется с деталями будущего строя через свое прямое самоуправление. «Сообразно опять-таки своей природе, она шла не от жизни к мысли, но от мысли к жизни. Но кто отправляется от отвлеченной мысли, тот никогда не доберется до жизни, потому что из метафизики в жизнь нет дороги. Они разделены пропастью. А перескочить через эту пропасть, совершить salto mortale или то, что сам Гегель назвал квалитативным прыжком (qualitativer Sprung) из мира логики в мир природы, живой действительности, не удалось еще никому, да никогда никому не удастся. Кто опирается на абстракцию, тот и умрет в ней. Живой, конкретно-разумный ход - это в науке ход от факта действительного к мысли, его обнимающей, выражающей и тем самым объясняющей; а в мире практическом — движение от жизни общественной к возможно разумной организации ее, сообразно указаниям, условиям, запросам и более или менее страстным требованиям этой самой жизни», - писал он в своей известной работе «Государственность и анархия». Кстати, таким же был и его великий последователь. «Идея органически развивающегося общества была исключительно близка П.А. Кропоткину. Он никогда не ставил своей задачей и считал ошибочным "выводить из наших теоретических взглядов, каково должно быть идеальное общество". Он считал плодотворным процесс формирования теоретической концепции и практических форм этого общества "снизу", подчеркивая неизбежную органичность формирования новых устоев человеческого общежития» (Н.К. Фигуровская, «П.А. Кропоткин о кооперации»).
Нельзя забывать и о том, что именно М.А. Бакунину принадлежит заслуга
создания анархизма как пролетарско-революционной идеологии (хотя он и
опирался на мелкобуржуазно-реформистский прудонизм). Без него не было бы и анархо-коммунизма Кропоткина, Махно, Аршинова, Пуэнте, Фонтени и других идеологов, исправивших его ошибки. Вспомним что писал П.А. Кропоткин о бакунистах I Интернационала: «И - среди этой молодой живой силы, объявившей на свой страх, без всякой поддержки со стороны буржуев, войну всему старому миру, - в этой среде развился наконец, современный анархический коммунизм, с его идеалом равенства экономического и политического и его смелым отрицанием всякой эксплуатации человека человеком». Труды М.А. Бакунина, все еще современные и полыхающие пламенем неистовой свободы, по-прежнему остаются словно луч света, показывающий нам дорогу в царство равенства и братства, а сама его фигура - светоч, указывающий путь бескомпромиссной борьбы за свободу и счастье человека. И когда падет власть буржуев и их правительства, а отряды вооруженных рабочих, студентов, работников-интеллигентов напишут на обгоревших стенах администраций, банков и церквей имена – и свои, и тех, кто посвятил свою жизнь приближению этого светлого дня – имя товарища Бакунина будет выведено там одним из первых.
…А поскольку эта статья о старом социально-революционном движении, которое закончилось после окончания гражданской войны в Испании, после поражения последнего великого анархического движения, шедшего на прямой штурм капитализма, и о новом социально-революционном движении, время которого приходит вместе с новой эпохой войн и революций, в которой мы сейчас живем, хотелось бы закончить ее большой цитатой одного нашего товарища:
«Помню один декабрьский вечер в самом конце 2008 г. Я был в Москве, сидел, переключая каналы. По каналу евроньюс шла рубрика "без комментариев", в которой несколько минут показывают качественные кадры различных событий. Тогда показывали улицы Афин, на которых молодёжь вела уличные бои с греческой полицией. В сторону фараонов летели камни и зажигательная смесь.
На то время такие кадры были очень даже неординарными. Причём даже не
только в плане расклада в Европе, сколько вообще во всём мире. Я чуть
больше, чем за полгода до этого был в Сантьяго, где яростная толпа
рабочих вступила в столкновения с полицией в день памяти жертв режима
Пиночета. Был солнечный весенний день, и в стёклах высотки отражался дым
костров, которыми грелась толпа. Мне это казалось аж таким своим
октябрём 93-го: тот же дым и солнце. Как же всё изменилось с тех пор,
каким пустяком теперь кажется тот день. Когда я смотрел кадры из Греции,
я и предположить не мог, куда приведёт цепочка событий, начатых тогда
на севере великого Средиземноморья. Сколько разобьется фантазий и
иллюзий, сколько движений, надежд и чаяний родится в дыму нового
времени, под звон разбивающихся витрин и под рёв многосоттысячных
демонстраций. Всего за несколько дней до просмотра греческих кадров я
сидел в квартире на окраине Саранска, много курил, сокрушался с
товарищем о том, что старое революционное движение погибло, а новое
неизвестно когда появится. Даже были сказаны слова о том, что на юге
Европы какое-то движение наблюдается в Испании, да и то очень слабое.
На самом деле, мне до сих пор не верится в то, что случилось с тех пор, с
того переломного вечера. Я помню, как не спал первые несколько ночей,
когда восстала Бразилия. Это было уже в серой, каменной Шотландии. Я
будил подругу, опять много курил, показывал ей кадры из Сан-Паулу.
Помню, в один из этих дней я видел, как рабочие-строители зачем-то
собирались у здания городского совета. Мне казалось, что революция уже
здесь. Оказалось, они всего-навсего ждали прораба. Я с ними потом
обсуждал Бразилию.
Мы живём в удивительное время. Новое поколение выступило на арену
истории. В каком-то смысле (пока что количественном) - величайшее
поколение. Наше поколение»…
Другие материалы по теме:
Революция социальная или политическая?
http://www.left-dis.nl/r/dameru.htm
Михаил Бакунин: От социалистического федерализма к анархизму
http://www.aitrus.info/node/3953
Значение Бакунина в интернациональном революционном движении:
http://az.lib.ru/b/bakunin_m_a/text_0120.shtml
На черной одежде кровь не видна: восстание, бунт и современная борьба пролетариата
http://www.revintern.tk/2014/04/blog-post.html
Революция социальная или политическая?
http://www.left-dis.nl/r/dameru.htm
Михаил Бакунин: От социалистического федерализма к анархизму
http://www.aitrus.info/node/3953
Значение Бакунина в интернациональном революционном движении:
http://az.lib.ru/b/bakunin_m_a/text_0120.shtml
На черной одежде кровь не видна: восстание, бунт и современная борьба пролетариата
http://www.revintern.tk/2014/04/blog-post.html
